kurgangen.ru

Курган: история, краеведение, генеалогия

Зауральская генеалогия

Ищем забытых предков

Главная » Зауралье в Великой Отечественной войне » Левченко Ирина. Танковое училище

О проекте
О нас
Археология
В помощь генеалогу
В помощь краеведу
Воспоминания
Декабристы в Зауралье
Зауралье в Первой мировой войне
Зауралье в Великой Отечественной войне
Зауральские фамилии
История населенных пунктов Курганской области
История религиозных конфессий в Южном Зауралье
История сословий
Исторические источники
Карты
Краеведческие изыскания
Книга памяти зауральских краеведов и генеалогов
Репрессированы по 58-й
Родословные Зауралья
Улицы Кургана и его жители
Фотомузей
Персоны
Гостевая книга
Обратная связь
Сайты друзей
Карта сайта
RSS FeedПодписка на обновления сайта




Левченко Ирина. Танковое училище


 

Подполковник танковых войск Ирина Николаевна Левченко

Предисловие.

Имя Ирины Николаевны Левченко впервые я услышала в своей семье в конце 1960-х годов. Легендарная женщина — танкист, Герой Советского Союза приезжала в наш город, где в войну она прожила небольшую (около года), но очень важную часть своей жизни. В 1942 году И. Н. Левченко поступила в Сталинградское танковое училище, которое этой же осенью было эвакуировано в Курган [располагалось училище в верхних торговых рядах, недалеко от снесенного в настоящее время Троицкого храма]. Именно здесь, в нашем городе, она окончила училище, открывшее ей дорогу к заветной мечте — стать танкистом.

Боевой путь Ирины Левченко, начавшийся в 1941 году, когда она 17-летней девушкой добровольно ушла на фронт, подробно описан ей в книге «Повесть о военных годах», опубликованной впервые в 1952 году. А в издании 1965 года в предисловии Петрусь Бровка - писатель, народный поэт Белоруссии, лауреат двух Государственных премий СССР так пишет об этой книге: «Повествование, ведущееся от первого лица — от имени подростка-девушки, из девятого класса школы шагнувшей в огонь Великой Отечественной войны, при всей своей подробности и достоверности никак не могло быть отнесено ни к мемуарам, ни к воспоминаниям. Нет, читатель принял эту книгу как художественное полотно, и постепенно «Повесть о военных годах» стала одним из любимых произведений нашей молодежи».

А теперь немного о том, как я узнала об этой книге. Приехав почти через четверть века в Курган, где она училась в танковом училище, И. Левченко разыскала женщину, у которой прожила на квартире все месяцы учебы. В книге она называет ее Татьяной Ивановной. Настоящее имя этой женщины — Татьяна Иннокентьевна Шмакова (в девичестве — Гребенщикова, 1901 года рождения). Это моя родная тетя по отцовской линии. Мы поддерживали с ней очень тесные отношения. В детстве я много времени проводила в ее маленьком домике с небольшим двориком и огородом. Она жила одиноко, лишь в последние годы жизни (умерла она в 1976 году) к ней перешла жить ее сестра.

 

Татьяна Иннокентьевна Шмакова

Вот в этом домике по ул. Губанова и разыскала мою тетю Ирина Левченко. Были слезы, объятия, воспоминания. Помню, что тетя моя была приглашена на выступление Ирины Николаевны в Дом политического просвещения. Помню небольшую книжечку И. Левченко из серии «Библиотека «Огонька», подаренную Татьяне Иннокентьевне с теплой дарственной надписью (к сожалению книга эта не сохранилась). Позже Ирина Николаевна еще несколько раз напоминала о себе.

Однажды в письме она попросила мою тетю навестить Василия Феодосьевича Кухарского, своего хорошего знакомого (в 1970 году заместителя министра культуры Екатерины Фурцевой), лечившегося в Курганской клинике у Гавриила Абрамовича Илизарова.

А в другой раз с приветом и письмом от Ирины Николаевны домик по улице Губанова посетил сам Илизаров. Свидетелем этого визита были мои бабушка и дедушка, гостившие у тети. К сожалению, мои детские воспоминания сохранили немного фактов, но я хорошо запомнила, что Ирина Николаевна рассказала моей тете, что написала о ней в одной из своих книг. Через несколько лет придя работать в Курганскую областную библиотеку, я разыскала книги И. Левченко и в одной из них обнаружила главу «Танковое училище», в которой не называя города, автор рассказывает о Кургане военной поры, об учебе в училище, о людях с которыми свела судьба...

Татьяна Селезнева.

Танковое училище

Наконец прибыли на место. Небольшой уральский городок, которому в будущем суждено было стать и областным, и красивым, осенью сорок второго года показался нам унылым, невзрачным и грязноватым. Покосившиеся дома, немощеные улочки, кроме двух центральных с разбитой булыжной мостовой, скользкой от расплывающейся грязи, хмурая река под обрывом и дощатый кинотеатр с громким названием «Прогресс» — это все, что составило наши первые впечатления о городе, где нам предстояло несколько месяцев жить и учиться. Не способствовал подъему настроения и встретивший нас хлесткий холодный осенний дождь. Промокнув, что называется, до нитки, мы немного приуныли, но, добравшись до училища, сразу повеселели.

В бывшем торговом ряду, отгородившись от действующего базара высоким забором и прихватив в свое ограждение церковь, расположилось наше училище. Здесь почти все было готово к нашему приезду. Командование выслало вперед квартирьеров, и те обратились с просьбой о помощи к местным властям.

 На этой открытке 1913 года фотография Троицкого храма в Кургане, на заднем плане - верхние торговые ряды. В настоящее время на этом месте - Троицкая площадь, в 1942 году здесь размещалось Сталинградское танковое училище. Фото с сайта Kurgangen.

С первых лет существования советской власти у нашей молодежи из поколения в поколение передается и живет замечательная традиция. Если нужно преодолеть какие-то трудности, если нужны безотказные добровольные рабочие руки, если на трудовой подвиг зовет партия — первыми добровольцами идут комсомольцы. Так было и в этом маленьком городке в глубоком тылу, где люди даже не знали, что такое светомаскировка. На старой базарной площади собрались местные комсомольцы. Не было ни митинга, ни красивых слов, — юноши и девушки просто пришли и принялись за работу.

Конечно, переоборудовать деревянные бараки в казармы, а каменные амбары в классы — это не то, что построить Комсомольск. Но ведь и подвиг Матросова тоже не решил исхода, предположим, фронтовой операции. Однако это подвиг, подвиг мужества, самоотверженности, который стал символом выполнения долга солдата, показателем твердости духа и воли комсомольца.

Комсомольцы города холодными, дождливыми ночами, — днем они работали на предприятиях, — в короткий срок, за каких-нибудь две недели, оборудовали училище, сделали все для того, чтобы курсанты по приезде с первого дня могли бы продолжать учебу. Они понимали, как дорог для нас каждый час занятий, и самоотверженно сохраняли для нас эти часы, отдавая за них свое свободное время. И комсомольцы сумели сделать все вовремя. Приехав, мы нашли уютные казармы, классы со стендами, двигателями, пушками и на следующий же день приступили к занятиям. Не был потерян ни один день в учебе, а это значит: ни на один день не задержался наш выпуск, ни одного лишнего дня не ждал фронт пополнения молодых командиров-танкистов.

Деловито и просто, без излишнего пафоса пришли комсомольцы на строительство училища и так же просто ушли, закончив работу, готовые по первому зову партии на новый трудовой подвиг. Не в таких ли эпических каждодневных делах сотен тысяч советских людей таилась несокрушимая сила моей страны, выстоявшей и победившей в этой войне, по праву получившей название Отечественной и Великой?

Нельзя сказать, не погрешив против правды, что нам было легко учиться. Курсанты занимались по двенадцать часов в сутки на морозе и в классах, где разве только не было ветра, а температура едва поднималась выше нуля. И в казармах было тесновато, и учебников не всегда хватало, и о лишнем котелке картошки мы порой мечтали, как о лучшем недосягаемом блюде, и цигарку из самосада курили на троих. Но бытовые трудности не могли заслонить главного. А главным было то, что с каждым днем мы получали все больше 'и больше знаний, главное, что приближался день, когда мы сможем снова стать фронтовиками, и уже не солдатами, а командирами.

Мне разрешили поселиться на частной квартире, у сторожихи городской детской библиотеки, в маленькой комнатушке, в которой помещались небольшой стол, две кровати и большая русская печь. До чего приятно было забраться на теплую печь после целого дня занятий, в особенности после выходов в поле!

Хозяйка комнаты Татьяна Ивановна, попросту Таня, сразу же взяла надо мною шефство, и как-то так само собой получилось, что эту заботу она постепенно перенесла почти на весь наш взвод. Таня приобретала для курсантов на базаре махорку-самосад, которую я приносила во взвод. Под субботу она целую ночь пекла вкусные шаньги с картошкой. Дело в том, что меня выбрали редактором ротной стенной газеты. Каждую субботу нашу редколлегию отпускали с вечерних часов самоподготовки на «квартиру» редактора. Таня специально жарко топила печь, на которую в полном составе забиралась замерзшая редколлегия. Пока ребята отогревались, они молча слушали мои соображения о плане газеты, а отогревшись, начинали возражать.

Всю ночь мы неутомимо ползали в обрезках бумаги вокруг распластанной на полу газеты и, вымазавшись в краске и туши, отчаянно спорили, стараясь выпустить номер поострее, позлободневнее и обязательно художественно оформленным.

Хорошие ребята были в редколлегии! Длинный, всегда немного грустный Марк Завадовский старательно выводил тушью карикатуры и вдохновенно писал передовицы; художник Петя Уваров молча рисовал, а когда у него отбирали разрисованный лист, чтобы вписать готовую статью, он покорно объяснял, где надо оставить место для нового рисунка, и лез на печку, а затем так же покорно слезал, стаскиваемый за ноги в любое время ночи, когда снова приходил его черед рисовать. Третий член редколлегии, Миша Кручинин, собственно, не имел определенных занятий. Он не обладал ни литературным даром, ни талантом художника и с готовностью брался за все, что ему поручали: чистил картошку, рубил дрова, нарезал бумагу.

Таня гостеприимно угощала всех горячей, обжигающей губы «толченкой» — мятой картошкой — и шаньгами.

Иногда к нам на огонек заходила жившая в одном дворе с Таней заведующая детской библиотекой Елена Николаевна. Ходила она всегда в одном и том же теплом шерстяном платье и узеньком сереньком джемпере ручной вязки. Появляясь незаметно, она так же незаметно помогала нам. Мы очень полюбили эту маленькую старушку с гладко зачесанными, убранными на затылке в пучок седыми волосами и живыми, по-молодому блестящими глазами. Мягко выговаривая нам за грамматические ошибки в статьях, Елена Николаевна советовала, как лучше написать заголовок, и по-матерински отчитывала Мишу за полученную накануне тройку, а Петю за неряшливость. Каждое воскресенье Елена Николаевна собирала в библиотеке своих юных читателей, устраивала для них читку книг, рассказывала о фронте и о том, как работают для победы здесь, в тылу, их отцы и матери, говорила о том, как надо помогать старшим. Ребятишки слушали Елену Николаевну затаив дыхание, а в конце беседы наперебой рассказывали о своих делах: все они были в тимуровских командах и очень гордились тем, что помогают семьям фронтовиков.

Трогательно заботились ребята и о своей библиотекарше: то дрова помогут напилить, то шанег принесут, то картошки. Ведь это было трудное и для тыла время. И мы сами частенько, закончив очередной номер стенгазеты, шли пилить и колоть дрова, чтобы обеспечить библиотеку топливом на всю неделю.

Однажды Елена Николаевна попросила меня побеседовать с ребятами о фронте. Я рассказала им о мужественном экипаже танка Двинского, и в следующее воскресенье уже сами школьники просили Елену Николаевну снова рассказать им о Двинском.

Постоянные читатели привели с собой своих друзей.

И снова я рассказывала жадно впитывающей каждое слово аудитории маленьких слушателей о подвиге экипажа танка Двинского, о Толоке, о Швеце, о капитане Иванове и других моих боевых друзьях.

Заниматься приходилось очень много. Не хватало дня, рассчитанного по минутам. Чередовались напряженные занятия по тактике, топографии, огневому делу; лекции в классе под тихий топот замерзших ног сменяли занятия в поле, которые продолжались по восьми часов кряду на сорокаградусном морозе; за ними следовала строевая учеба на обрывистом берегу реки. На «плацу», как громко называлось у нас место строевых занятий, мы старательно печатали шаг и пели песню, которая издавна живет в танковых училищах:

Бронетанковая школа комсостав стране кует,

Танки в бой вести готовы за трудящийся народ.

Однажды на занятиях по тактике преподаватель дал вводную, которую я решала на макете — ящике с песком. В заданной обстановке что-то напоминало один из моментов боя в Крыму. Я ответила тем решением, которое применил в бою командир роты Скоробогатов. Ответ был не тот, что подготовил майор, но ему понравился. Я честно созналась, что это не самостоятельно найденное решение, а известное из практики. Майор похвалил: всегда надо помнить опыт боев.

Занятия по тактике шли хорошо и даже легко. Не было особых затруднений и с топографией и с огневой подготовкой. Труднее всего было с материальной частью танка. Я могла даже управлять таким танком, как «Т-60», но совершенно не знала технической терминологии. В этом отношении все мои товарищи — в большинстве студенты технических институтов и техникумов — безусловно были сильнее меня. Между тем преподаватель материальной части, пожилой желчный инженер-капитан, читал лекции так, как будто бы имел дело с людьми, технически абсолютно грамотными. Много мучений доставили мне, например, шлиц, фланец и торец. Не раз вгоняли они меня в пот. Конечно, смешно путать такие несовместимые понятия: «шлиц» — нарезка на валах, «фланец» — специально отлитый на крышках, например плоский выступ с отверстиями для крепления, а «торец» — просто передняя сторона, предположим, того же двигателя или какого-нибудь вала. Но ведь я впервые слышала эти термины, и поначалу без наглядного показа или хотя бы элементарного объяснения они мне ровно ничего не говорили. Преподаватель же, показав какую-нибудь деталь и отложив ее в сторону, говорил: «На шлицах этой детали...», или «на ее фланцах...» Что же есть шлиц, а что фланец? Спрашивать стеснялась — вдруг засмеют, а проклятые названия и во сне преследовала меня, как какой-то кошмар.

На одном.занятии капитан читал:

— «Картер предназначен для крепления коленчатого вала двигателя и всех его основных агрегатов. Картер имеет две половины: верхнюю и нижнюю. Во фланце в плоскости разъема имеются двадцать два отверстия для стяжных шпилек...»

Слушаем, очень внимательно слушаем.

Назавтра:

- Старшина, расскажите о картере.

Выхожу и довольно бодро начинаю: 

- Картер предназначен для крепления коленчатого вала, во фланцах, в плоскости разъема имеются двадцать две дырки…

Класс смеется, а капитан наставительно говорит:

- В технике, товарищ курсант, нет дырок, есть отверстия. Запомните!

Отвечаю: «Есть запомнить!» — и мучительно краснею. До сих пор я была твердо уверена, что если просверлено насквозь — значит, дырка, а не насквозь — отверстие. Курсанты смеются не зло: им просто смешно — и по-хорошему предлагают свою помощь.

Осмелев, спрашиваю про проклятые шлиц, фланец и торец. Объясняли охотно, даже слишком подробно, Последняя неловкость в отношениях с товарищами исчезла.

Часто, сидя над книгами, я вспоминала слова Якова Николаевича Федоренко: «Там будет не легче, чем на фронте». Да, он прав: здесь порой даже труднее, чем на фронте.

Об училище можно было бы написать большую книгу. Здесь сочетались огромная воля и труд нескольких сотен человек, стремившихся за минимально короткий срок получить максимум знаний.

Командиры-преподаватели и курсанты вели непрерывную войну с непогодой и постоянным недосыпанием. Это была борьба за знания и умение: для курсантов — чтобы получить их, для преподавателей — чтобы передать возможно больше новым растущим кадрам командиров-танкистов.

Курсанты — совершенно особая категория людей: они необычайно выносливы, могут заниматься по шестнадцать часов в сутки и всегда хотят есть. Не знаю, чем объясняется такой аппетит, но даже вставая из-за стола после сытного обеда—а кормили нас в глубоком тылу неплохо, — курсанты с сожалением поглядывали на опустевшие тарелки. Должно быть, сказывалось колоссальное напряжение всех физических и умственных сил, да и наш возраст.

Курсанты крепко сдружились и сжились так, что казалось, будто нас не сто с лишком человек, а один большой и выносливый, сильный организм, и ничто ему не страшно: ни трудности, ни холод, ни сложные науки. Он все преодолеет и все сможет — этот организм с сотней молодых, горячих сердец, дружный коллектив курсантской роты.

Всей душой полюбила я свою роту, свой взвод. Полюбила ставшие родными самые стены училища.

Иногда на лекции оторвешься на минутку от тетради, окинешь взглядом класс: за ученическими партами сидят мои товарищи. Видишь стриженые головы молодых курсантов, сосредоточенные лица, не раз стиранные гимнастерки, тяжелые солдатские сапоги. Курсанты прекрасны в своей жажде знаний, настойчивости и упорстве* в стремлении стать поскорее боевыми танкистами, советскими офицерами и достойно сражаться за Родину.

А в Сталинграде шли тяжелые бои. И мысли всех — и командиров, и курсантов, и жителей далекого уральского городка — с защитниками героического города, для которых стало непреложным: «За Волгой для нас нет земли».

Под Сталинградом сражалась и наша Керченская танковая бригада. Товарищи не забывали меня, находя время для дружеского письма.

«Мы далеко от тебя, — писал Швец. — Все твои старые друзья шлют горячий привет, ждут тебя на фронт, рады будут увидеть в наших рядах настоящим танкистом».

«Наши войска отвечают врагу огнем, мы должны ответить отличной учебой», — записали в резолюции комсомольского собрания нашей роты. И мы старались учиться лучше.

Идут занятия:

 Вы командир взвода. Отдайте приказ на исходных,— дает вводную задачу преподаватель тактики.

«Командир взвода» замерзшими губами отдает приказ, и среди огромных снежных равнин двигаются кажущиеся такими маленькими фигурки людей: курсанты «пёше по-танковому» разыгрывают бой.

Идут занятия:

 Главный фрикцион состоит из ведомых и ведущих частей и механизма выключения. К ведущим частям...

Идут занятия:

 Основные составные части пушки: ствол с казенником, люлька, противооткатные устройства...

Идут занятия — и мы сами чувствуем, как буквально начиняемся знаниями, чувствуем себя уже увереннее и покровительственно поглядываем на новый набор — «зелень», которая с жадным любопытством совершает свою первую экскурсию по училищу.

Все тверже отдавали мы команды на практических занятиях; уже умелыми руками брались за рычаги, правда, пока еще на тренажерах; до мелочей стала знакома нам пушка. Вместе с нами росло, мужало и наше молодое училище.

Училище, рожденное в суровые дни войны, с честью пройдя через трудности первых дней формирования, когда даже лекции проводились не в классах, а в дышащей зноем степи, под палящим солнцем, к концу сорок второго года уже ничем не отличалось от тех, что имели за плечами многие годы жизни. Изо дня в день богаче становились классы, оснащались новыми учебными пособиями, новыми машинами; множество новых книг заполняло библиотечные полки. Вырабатывались свои традиции, хотя, собственно говоря, они были едиными для всех — ив армии и в тылу: работать как можно лучше даже тогда, когда добились хороших показателей.

Курсанты маршировали, распевая свой гимн:

Эй, сталинградцы! Ни шагу назад!

Слышишь ли нас, наш родной Сталинград?..

Учимся крепко, готовы мы в бой. Мы неразрывно с тобой...

И эту неразрывность ощущал каждый.

В конце ноября наша рота уходила в зимний лагерь. Восьмикилометровый путь до полигона мы весело прошли на лыжах, попутно проработав еще одну тактическую задачу.

Полигон встретил нас снегом, потрескивающим от мороза и рассыпающимся блестящим серебром.

Тонкие столбики дыма из печей землянок выбивались прямо из-под земли и напомнили Крым, Керчь и мокрые землянки, прикрытые брезентом вместо крыши, слабо обогреваемые маленькой «буржуйкой». Я невольно поежилась. Но, спустившись вниз по настоящей лестнице с деревянными ступеньками, очутилась в казарме с высоким потолком, с двухэтажными нарами, аккуратно застланными серыми солдатскими одеялами, и с белеющими под ярким светом электрических лампочек подушками. Для меня при помощи двух одеял соорудили отдельную «комнату», чем я немало стеснила своих товарищей. «И не поговоришь по душам!» — жаловались они, правда, скорее в шутку, чем всерьез.

Отстрела упражнений даже боевыми снарядами из пушек я не очень боялась: в городе на тренажерах много раз приходилось решать огневые задачи, а за выстрел нечего было беспокоиться — ведь спуск-то ножной гашеткой. Но зато с тайным страхом и нетерпением ждала я начала практических занятий по вождению танка. Хватит ли сил? Справлюсь ли? За левую руку я была спокойна, но правая! ...

И вот наступил этот самый серьезный для меня экзамен. Роту выстроили на танкодроме перед машинами, которые через несколько минут пойдут по кругу танкодрома, послушные воле того из нас, кто сядет за рычаги.

Подошла моя очередь. Механик-водитель, сидевший рядом, на месте стрелка-радиста, задорно подмигнул мне, передавая шлем:

 Как, старшина, с ветерком промчимся?

Хотелось ответить ему так же бойко: «Ну, конечно, с ветерком!» — однако, вовремя вспомнив о руке, ответила уклончиво:

 Сначала попробуем потихоньку, а там видно будет...

 Как хочешь, твое дело, — пожал он плечами и обидно равнодушно отвернулся. Наверное, подумал: «И зачем было спрашивать, куда ей!»

Собрав всю свою решимость, нажала кнопку стартера, прислушалась к четкой работе двигателя, потихоньку отпустила педаль главного фрикциона и дала газ. Танк мягко тронулся с места. До боли в зубах сжала холодные рукоятки рычагов; танк шел послушно. Механик-водитель потянул меня за рукав, показывая три пальца: «Перейти на третью». Я разогнала машину и решительно потянула за рычаг кулисы. Острая боль пронзила плечо. Я невольно отдернула руку. Подвела правая, подвела... Неужели не смогу вести? Я закусила губу и снова взялась за рычаг — скорость включена. Танк пошел быстрее, морозный воздух, став вдруг очень злым и колючим, обжигал лицо, ветер забрасывал в открытый люк острые снежинки. Танк шел.

Что может быть увлекательнее, с чем можно еще сравнить непередаваемое ощущение этого могучего движения вперед, сознание, что ты являешься душой, жизненным центром умной и сильной машины, послушной каждому твоему желанию, каждому движению руки?!

Движению руки! Передо мной был правый поворот. Сбросив по всем правилам газ, я потянула за правый рычаг. Снова острая боль, пронзив плечо, ударила в затылок, но машина шла, и я не могла отпустить рычаг, иначе мы сошли бы с трассы. Я еще сильнее нажала рычаг. В глазах немного зарябило, и нога сама нажала на педаль подачи топлива, нагрузка получилась слишком большой. Танк возмущенно взревел и лихо преодолел крутой поворот. Я поспешно отпустила рычаг, танк снова шел по прямой.

 Здорово! — крикнул мне в ухо механик-водитель.

Он не знал, чего мне это стоило. А я сама не знала, смогу ли проделать это в другой раз. Рука, казалось, отнялась и одеревенела; пальцы, судорожно сжавшие тугие резиновые рукоятки рычага, нельзя было разжать. Мне показалось — внутри меня что-то оборвалось и потекло,' горячо обжигая руку, плечо, бок, затылок. Снова поворот! Сколько их еще?

Резко рванула рычаг, развернулась и уже забыла о танке. Я знала: он послушен, непослушной была моя рука, — и борьба с болью захватила меня целиком. Кусая губы, стискивая зубы так, что болели челюсти, я заставляла себя управлять машиной. Иногда рычаг срывался, и танк недоуменно, как умное животное, фыркал. Боли уже почти не чувствовала. Наконец, сбив на полном ходу «ворота», то есть обозначавшие их столбы, в которые надо было осторожно въехать, я круто остановила машину. Казалось, и танк, подобно мне, тяжело дышал и вздрагивал всем своим стальным, тяжелым телом, как уставший после бешеной скачки конь. У меня тоже все дрожало внутри.

 Перестань газовать, — услышала я над самым ухом.

Сбросила ногу с педали подачи топлива и заглушила мотор. Стало необыкновенно тихо, только громко и часто билось сердце.

 К машинам! — услышала я команду и поспешно выбралась из люка.

 Почему у вас глаза красные? — спросил меня преподаватель, когда я доложила о результатах упражнения.

— Надуло.. ветер...

Не могла же я сказать ему, что ветер замораживал на глазах слезы, вызванные болью, злостью, отчаянным упрямством и страхом опозориться?

— Хотите еще на один круг? — спросил преподаватель.

Как не хотеть! Но я понимала, что это мне уже не по силам.

Преподаватель пожал плечами и отвернулся. Ему редко приходилось слышать, чтобы курсант отказывался от дополнительных минут вождения.

Медленно пошла к землянке. Сзади услышала быстрые шаги, оглянулась: меня догонял наш комбат подполковник Завьялов,

— Хорошо вела, — сказал он, — для первого раза даже очень хорошо.

Я промолчала, плечо начинало ныть нестерпимо.

Мы прошли молча несколько шагов.

— Очень больно? — вдруг спросил он.

Я вздрогнула от неожиданности: «Как он догадался?» Хотела было ответить, что «ничего подобного, и совсем не больно», но, посмотрев в глаза комбата, рассказала ему, как боялась вождения, как мне было трудно вести танк, и даже призналась, почему у меня красные глаза.

Очень хороший был у нас комбат. Куда бы ни шли курсанты, всегда впереди подполковник Завьялов, сухонький и такой маленький, что даже самый низкорослый курсант, стоя перед ним, невольно втягивал голову в плечи, чтобы не говорить с начальством «свысока».

Подполковник был добродушнейший по натуре человек. Зная за собой эту «слабость», он почти не позволял себе улыбаться и ходил всегда несколько на?пряженно, с нарочито хмурым выражением лица. Искрение комбат сердился тогда, когда видел, как курсанты, согнувшись от холода, поднимали воротники шинелей,

— Французы! — раздраженно кричал он. — Так французы, согнувшись в три погибели, от Москвы отступали!

И немедленно опускались воротники, выпрямлялись спины, расправлялись плечи. Вовсе не из боязни перед строгим командиром, а из большого, настоящего уважения к маленькому подполковнику. И еще: просто стыдно становилось молодым, здоровым парням гари виде стойко переносящего мороз пожилого человека, его бравой фигурки, перетянутой ремнями.

Самое любимое слово у него было «разгильдяй». В каждом случае в него вкладывался разный смысл — все зависело от интонации. Порой оно звучало как самое страшное и обидное ругательство, а иной раз прикрикнет:

— Ужо я вас, разгильдяи, пятерки на занятиях это еще не все. На фронт пойдете — кто вам там пятерки будет ставить?

И вдруг улыбнется чуть лукаво и поспешит уйти. А мы знаем: доволен.

За ночь боль стихла, а через некоторое время я уже уверенно сидела за рычагами. Было немножко больно, но вести машину я могла.

Начинали мы учебу в тяжелые для Сталинграда дни, и завершающий этап—гоеэкзаманы— совпал с замечательными днями, когда войска Сталинградского и Донского фронтов перешли в решающее наступление и началось изгнание фашистских оккупантов с советской земли.

Капитан Иванов, тот самый бесстрашный замначальника штаба, которого так любили танкисты нашей бригады, писал мне в эти дни из-под Сталинграда:

«Таких боев ты еще не видела: земля горела, металл плавился. А солдат прямо не удержишь — народ готов гнать ненавистных захватчиков до самого Берлина, и погоним, никто в этом не сомневается. Закончишь училище, приезжай к нам, будем снова вместе драться до самой победы».

Прислал письмо и Швец:

«Закончишь училище, ставь вопрос ребром: требуй, чтобы тебя отправили на фронт, на строевую работу. Пора у нас настала жаркая, веселая. Героизм пехотинцев и танкистов, летчиков и саперов описать невозможно. Гвардейцы действуют по-гвардейски. Фашисты их силу и упорство иапытали. Немецкие танки горят, как свечи. Ты скоро услышишь о наших делах».

И мы услышали. И не только о сталинградцах.

По всему фронту —от Северного Кавказа до Ладожского озера — Советская Армия переходила в наступление.

Письма с фронта мы читали всей ротой, читала их своим посетителям Елена Николаевна, но теперь в библиотеке по вечерам собирались уже не только дети: при-> ходили и взрослые.

С каждым днем приближался конец учебы, и курсанты, забыв о сне, готовились к экзаменам: мы должны быть достойными героических побед Советской Армии, в которую скоро придем командирами. Курсанты и преподаватели, невзирая на сибирский февраль с его лютыми морозами, целые дни проводили в парке боевых машин. Ночи напролет не гасли лампочки в классах и казарме.

Наконец прибыла государственная комиссия. Начались выпускные экзамены. Первый — тактика. Здесь мне пришлось выдержать настоящее испытание. Только-только начала я ответ по билету, как открылась дверь и в класс вошли начальник училища и командир батальона. Я обмерла.

Все уселись, я уже открыла было рот, чтобы продолжать ответ, но начальник училища перебил меня:

 Хватит, билет она знает. Дайте-ка я ее по-своему спрошу, — обратился он к председателю комиссии.

Тот кивнул. Полковник достал из кармана коробку спичек, высыпал спички на стол и принялся затейливо раскладывать их передо мной.

 Вот, даю вводную: вы командир роты, ваша рота продвигается в этом направлении. Вот ваши танки,— он положил несколько спичек. — Задача роты — уничтожить огневые точки, мешающие продвижению пехоты. Орудия противника — вот они, здесь слева. Но вы видите: из-за рощи справа выходят три танка противника. Ваше решение?

Отвечаю довольно бодро. Полковник покачивает головой, прищелкивает языком: «Нца, нца...» А что означает это ««ца»? Правильно я говорю или нет?

Полковник смахивает спички и снова раскладывает: новая вводная. Отвечаю. Вводных много. Мучительно подыскиваю решения, а начальник училища все колдует над спичками и прищелкивает языком. Лицо непроницаемое, не поймешь: хорошо отвечаю или плохо.

«А вдруг я все неправильно говорю?» У меня похолодело внутри и куда-то пропал голос; очередное решение докладывала совсем тихо и неуверенно. Почувствовав, что я начинаю сдавать, замерли мои товарищи-курсанты. Вдруг кто-то сзади сжал мне локоть, и я услышала громкий шепот комбата:

 Руби, руби дальше! Все правильно. Ох, молодцы разгильдяи, хорошо выучились!

Начальник училища усмехнулся. Но я уже приободрилась и одним духом выпалила очередное решение. Это был последний, вопрос Начальник училища пододвинул к себе листок оценок и вывел жирную пятерку.

Вылетела из класса, как камень из катапульты. Товарищи пожимают руки, поздравляют, кто-то скрутил папироску, кто-то дал прикурить. Смеются, шутят:

 Теперь тебе ничего не страшно. Даже на войне хуже не будет,

 Чего там на фронте! Ей полковник всю войну на спичках рассказал.

 Ага, будешь воевать — вспоминай спички. Как вспомнишь — готово решение. Останется «пустяк» — претворить его в жизнь.

В эти дни черный траурный креп зловеще опустился над нацистской Германией: гитлеровское командование объявило трехдневный траур по сотням тысяч солдат и офицеров разгромленной и плененной под Сталинградом армии Паулюса.

Училище, рожденное во время войны, в эти грозные для германского фашизма дни готовило выпуск молодых офицеров-танкистов.

Сданы последние экзамены. С некоторой грустью бродят бывшие курсанты по училищу. Много трудностей позади, а впереди фронт, действующая армия. Мы были горды и счастливы, что попадем на фронт в такое историческое время, и нетерпеливо ждали дня отправки.

В большом зале клуба на выпускном вечере нам зачитали приказ о присвоении офицерского звания. Заместитель начальника училища по политической части поздравил нас.

 Ваш выпуск, — сказал он, — особенный выпуск. Вы учились в исключительно тяжелых условиях, вы тоже воевали в эти месяцы. Вы — первый выпуск советских командиров, которые получили звание офицеров; это накладывает на вас новые обязанности и ответственность перед Родиной и народом.

Долго и дружно кричали мы «ура» нашей Родине, партии, Советской Армии. От грома аплодисментов и криков «ура» дрожали стены.

Через два дня после выпуска меня принимали в члены партии. В большом классе при свете электрических лампочек блестели новые золотые погоны на плечах товарищей. Парторг читал мое заявление. И хотя обстановка была совсем не та, что в Керчи, — не было ни темной землянки, ни грохота артиллерийской канонады, — мне показалась она не менее строгой и значительной. Меня принимали в партию мои товарищи, из которых многие завтра уедут на фронт. Непривычные еще погоны, тщательно пригнанное новое обмундирование и сразу возмужавшие и как-то повзрослевшие лица — все это придавало собранию особую торжественность.

Партийное собрание, на котором товарищи решили, что я достойна быть членом партии, я запомнила на всю жизнь…

Биографическая справка

Левченко Ирина Николаевна в годы войны - санинструктор роты 744-го стрелкового полка 149-й стрелковой дивизии 61-й армии Брянского фронта; офицер связи 41-й гвардейской танковой бригады 7-го механизированного корпуса 2-го и 3-го Украинского фронтов, гвардии подполковник запаса.

Родилась 15 марта 1924 года в посёлке Кадиевка, ныне город Стаханов Луганской области Украины, в семье служащего. Русская. Ее отец Николай Иванович Левченко был начальник «Донугля», затем возглавлял Донецкую, Ленинскую железные дороги, был заместителем наркома путей сообщения. Репрессирован.

Ирина окончила 9 классов школы города Артёмовска.

В Красной Армии с 1941 года. Участница Великой Отечественной войны с июня 1941 года. Член ВКП(б)/КПСС с 1943 года. Служила в операционно-перевязочном взводе, затем санинструктором роты 744-го стрелкового полка (149-я стрелковая дивизия, 61-я армия, Брянский фронт). К маю 1942 года санинструктор Левченко И. Н. вынесла с поля боя и оказала первую медицинскую помощь 168-и раненым. В 1943 году отважная девушка окончила ускоренный курс Сталинградского танкового училища и до победоносного завершения войны служила офицером связи 41-й гвардейской танковой бригады 7-го механизированного корпуса, действовавшего на 2-м и 3-м Украинском фронтах, командовала группой лёгких танков "Т-60".

Участвовала в сражениях за Смоленск, Яссы, Будапешт. День Победы встретила на подступах к Берлину.

В 1952 году И. Н. Левченко окончила Военную академию бронетанковых и механизированных войск, в 1955 году - Военную академию имени М.В. Фрунзе. С 1958 года подполковник Левченко И. Н. - в запасе.

Член Союза писателей СССР. Написала ряд книг о войне: «Повесть о военных годах», «Хозяйка танка», «Когда тебя Россия позовет» и др.

В 1961 году Советское добровольное общество Красного Креста впервые за свою историю выдвинуло кандидатуру И. Н. Левченко для награждения медалью имени Флоренс Найтингейл, которая присуждается медицинским сестрам за исключительную преданность своему делу и храбрость при оказании помощи раненым и больным, как в военное, так и в мирное время. Международный комитет Красного Креста в том же году присудил эту почётную награду двум участницам Великой Отечественной войны: гвардии подполковнику танковых войск запаса, писательнице, москвичке Ирине Николаевне Левченко и хирургической сестре, председателю первичной организации Красного Креста на ленинградской фабрике "Скороход" Лидии Филипповне Савченко. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 6 мая 1965 года за образцовое выполнение боевых заданий командования и проявленные при этом отвагу и мужество гвардии подполковнику танковых войск запаса Левченко Ирине Николаевне присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали "Золотая Звезда" (№ 10677).

Член Союза писателей СССР И. Н. Левченко жила в городе-герое Москве, где и скончалась 18 января 1973 года. Похоронена на Новодевичьем кладбище в Москве.

Награждена орденом Ленина, тремя орденами Красной Звезды, медалями.

Почётный гражданин города Артёмовска Луганской области Украины. Её имя было присвоено одному из кварталов города Луганска. На здании школы № 3 города Артемовск, где училась И. Н. Левченко, установлена мемориальная доска. Памятный знак с надписью: "Здесь жила Герой Советского Союза, подполковник, писательница Левченко Ирина Николаевна (1924-1973)" установлен на одном из фасадов "Дома на набережной" в Москве.

Именем И. Н. Левченко в 1975 г. названа улица (бывшая 8-я улица Октябрьского Поля) в районе Щукино.

 

Курсанты Сталинградского танкового училища: Кужильный, Руденко, Колесников, Слабоданюк, Курган, 25 марта 1944 года. Фото из архива Владимира Шевцова (Курган).



Дизайн и поддержка | Хостинг | © Зауральская генеалогия, 2008 Business Key Top Sites