Зауральская генеалогия

У пьяного на языке

«Доношу Вашему Превосходительству, - сообщал в своем рапорте тобольскому губернатору 19 июня 1912 г. курганский уездный исправник Иконников, - что крестьянин деревни Варгаши Сычевской волости Евстратий Ермилов Щкодских, будучи в пьяном виде, позволил себе публично площадной бранью обругать Особу ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА и ГОСПОДА-БОГА». Случай этот произошел еще в мае. И когда о нем стало известно полиции, то она произвела дознание. Потом бумага с дознанием была передана мировому судье 4 участка Курганского уезда «для привлечения Шкодских к ответственности».

Информируя по заведенному порядку вышестоящую власть, возглавлявший уездную и городскую полицию исправник прекрасно знал, что рапорты подобного содержания в последние годы не стали исключением, а повторялись все чаще. Значит, жди в будущем новых случаев. Не далее как в самом конце 1911 г. он же, Иконников, сообщал в Тобольск, как 11 декабря крестьянин д. Памятной Усть-Суерской волости Павел Афанасьевич Канягин, «будучи на улице, в состоянии пьянения ругал скверноматерными словами БОГА и ЕГО ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА». И тогда тоже полиция явилась в деревню, взяла протрезвевшего мужика в оборот, произвела дознание в порядке 73 и 103 статей Уголовного Уложения, после чего передала дознание мировому судье.

Но не только полиция и мировой суд занимались случаями нанесения словесных оскорблений императору и членам императорской семьи. Тобольский губернатор списывался с начальником Тобольского губернского жандармского управления (ГЖУ). Тот, в свою очередь, отдавал распоряжения своим помощникам в уездах произвести собственные расследования. Ведь требовалось выяснить, не скрывалась ли за пьяными выкриками куда более серьезная крамола.

По признанию уже в советское время, в 1926 г., бывшего жандармского ротмистра В. В. Желябужского, его служба в качестве помощника начальника Тобольского ГЖУ «протекала главным образом в громадных разъездах по уездам… для производства глупейших расследований об оскорблении на словах, большею частью в нетрезвом виде, царя». В другой раз он назвал эти расследования «ничтожнейшими» по их результатам. Если даже бывший жандарм старался принизить и умалить свою прежнюю деятельность, тем не менее, его признание заслуживает внимания. Оно лишний раз свидетельствует, что случаи словесных поношений и оскорблений в адрес царя и царской семьи от жителей Курганского и других уездов стали настолько обычными, что вызывали у жандармов досаду из-за необходимости постоянно на них реагировать, выезжать в любую погоду из того же Кургана на десятки и сотни верст для расследования.

А какое же наказание ожидало виновных в оскорблении царя-самодержца? Ведь в старину за это можно было поплатиться жизнью, подвергнувшись различным способам смертной казни. В начале ХХ в. самое суровое наказание за подобное деяние предусматривало каторгу на срок не свыше 8 лет. Но оно применялось только в том случае, если виновные преследовали цель возбудить неуважение к царским особам. При отсутствии такой цели виновным грозило заключение в крепости. Наконец, «если же заочное оскорбление, угроза или надругательство учинены по неразумению, невежеству или в состоянии опьянения, то виновный наказывается арестом». Так гласило Уголовное Уложение. Разумеется, при расследовании случаев со Шкодских и Канягиным, как и иных подобных, они определялись по последней и самой легкой по наказанию категории. Это подтверждает, кстати, уже упомянутый вывший ротмистр Желябужский. Дела об оскорблении императора «обыкновенно возникали по наговорам крестьян друг на друга и кончались или ничем, или арестом от 3 до 7 суток». Причем приговоренного к аресту, надо полагать, доставляли для его отбывания не в Курганскую тюрьму, а в каталажную камеру при волостном правлении («чижовку»).

Очевидно, такое наказание понес за оскорбление опять же в пьяном виде «скверноматерными словами» Николая II крестьянин Алексей Григорьевич Гологузов. Он жил в д. Нюхалово Марайской волости (ныне Заозерное Уральского сельсовета Варгашинского района). Воистину подтвердилась известная мудрость: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке». Не решаясь еще на осмысленный политический протест, люди выражали свое недовольство и крайнее раздражение верховной властью нецензурной бранью и поведением, граничащим с хулиганством.

От ругани к обличению

Однако словесные оскорбления царских особ раздавались не только из уст лиц в состоянии алкогольного опьянения. Хватало таких смельчаков, которые бросали обвинения в полном сознании и трезвом виде. Революционные события 1905-1907 гг. жили в народной памяти и не прошли даром, научив открыто бороться за гражданские права и указав истинных виновников бедствий трудового люда. Замечательно то, что осознанные заявления-протесты звучали не только от крестьян, но и от крестьянок. В качестве примера можно привести случай с крестьянкой д. Корнилово Моревской волости Феклой Петровной Екимовой в декабре 1913 г. По осени с крестьян собирали налоги. Далеко не все из них могли вовремя уплатить целиком всю сумму. Если выдавался неурожайный год, то и продавать многим крестьянам было нечего. Раз так, то в уплату налогов устраивались распродажи имущества и скота. В такое трудное положение попали и корниловцы. 15 декабря 1913 г. «во время продажи имущества местных крестьян за неплатеж казенных недоимок» Фекла Екимова «в присутствии моревского волостного старшины и других лиц позволила себе выразиться так: «Что, какой это чертов закон, нас только царь разоряет».  Обличительные слова, произнесенные смелой женщиной, не остались без немедленной реакции со стороны властей. О них были поставлены в известность полиция, губернатор, жандармерия, а затем и судебная власть. Нет точных сведений, чем закончилось дело крестьянки Екимовой. Вряд ли здесь ее гневные слова постарались оправдать женским «неразумием» или «невежеством». Что, мол, с глупой бабы взять? Вероятнее всего наказание ей было вынесено посерьезней, нежели арест на несколько дней. Тут уж дело пахло настоящей  тюрьмой в Кургане.

Разразившаяся вскоре мировая война всею своей неимоверной тяжестью навалилась на народ. Недовольство царем и его правительством усиливалось день ото дня. Словесные выпады в их адрес многократно увеличивались по всей империи. Народный ропот и недовольство переросли в открытое возмущение и массовый протест – победоносную Февральскую революцию, покончившую с царским самодержавием. Сбылось именно то, о чем предрекала русская рабочая песня, рожденная в огне революционных битв:

Нагайкой не убита

Живая мысль у нас,

И скоро паразита

Пробьет последний час.

Уже под красно знамя

Встает народ на бой, -

Царь будет свергнут нами

Со всей его ордой.

Кстати, дожил до этих событий и варгашинский крестьянин Евстафий Ермилович Шкодских – то ли родной брат Евстратия Шкодских, то ли он сам, если допустить, что в машинописный рапорт 1912 г. вкралась каким-то образом опечатка. Названный Евстафий в первые советские годы значился состоящим в Сычевской волостной коммунистической ячейке как сочувствующий и как кандидат в члены РКП (б). Вероятно, в дальнейшем он стал полноправным членом Компартии и принял участие в построении нового общества. Однако, как именно сложилась его судьба, неизвестно. Остается надеяться, что кто-то из читателей добавит  штрихи к его биографии.

 

Николай Толстых

Напечатано: Варгашинка. – 2013. – 6 дек. – С.4.