Зауральская генеалогия

Трагические события, произошедшие в середине января 1908 г. в Кургане и в с. Исетском, краткие сообщения о которых по горячим следам поместили «Курганские известия» (1), никогда в дальнейшем не становились  темой для подробного рассказа и краеведческого исследования. Все ограничивалось только упоминанием в ряде изданий (2). Историк Д.И. Копылов связывал с этими событиями окончательный разгром  Курганской группы РСДРП (3). Такого же мнения придерживался и А.Н. Гладышев, в прошлом профессиональный революционер, посылавшийся в 1906 г. вместе с братом Н.Н. Гладышевым из Омска для работы в Курганской группе. Покинув Курган еще до поражения первой революции, о случившемся он узнал позднее от брата (4). В воспоминаниях Ф.Т. Корельцева и А.Я. Каменских, не являвшихся непосредственными участниками событий, переданы их краткие версии на основе слухов и пересказов от разных лиц (5).

Гладышев Н.Н.

Настоящая статья освещает кульминационный момент противоборства двух сил – курганского революционного подполья и жандармско-полицейских органов, завершившегося вооруженной схваткой. Главным источником послужили документы Государственного архива в г. Тобольске.

После третьеиюньского переворота [«Третьеию́ньский переворо́т» — широко распространённое название произошедшего 3 (16) июня 1907 года в России досрочного роспуска II Государственной Думы, сопровождавшегося изменением избирательной системы. Причиной роспуска II Думы послужила невозможность наладить конструктивное взаимодействие между правительством, возглавляемым премьер-министром  П. А. Столыпиным, и Думой, значительную часть которой составляли представители крайних левых партий (социал-демократы, социалисты-революционеры, народные социалисты) и примыкавшие к ним трудовики – информация из Википедии (Свободной энциклопедии)] в Кургане еще продолжала действовать группа социал-демократической партии и издавала с помощью подпольной типографии листовки на злобу дня. Все усилия жандармерии и полиции были направлены на ликвидацию как типографии, так и самой группы. Поскольку изрядную долю курганских социал-демократов (эсдеков) составляли железнодорожники, то борьба с ними являлась прямой обязанностью жандармско-полицейских органов на железной дороге. В тот период всю эту деятельность довольно ревностно проводил начальник Курганского отделения жандармского полицейского управления Сибирской железной дороги ротмистр М. В. Заглухинский и его правая рука вахмистр Ф. К. Степин.

11 ноября 1907 г. по курганским социал-демократам противник нанес тяжелый удар. Жандармы с помощью агентуры узнали о предстоящей сходке представителей группы для обсуждения подпольной деятельности. Захват и арест произошел в тот момент, когда на квартире одного из рабочих депо собрались сборщики партийных взносов, а вел собрание член руководящего комитета Е. П. Деньгин (нелегал с партийной подпольной кличкой «Геннадий»). И хотя некоторым участникам сходки удалось уже во время следствия скрыться, все же захваченные на месте сходки и после обыска на квартирах улики –  переписка, партийные документы и имевшиеся в распоряжении жандармов прокламации Курганской группы – позволяли обвинить ее членов в стремлении к ниспровержению существующего в России государственного строя с целью установления демократической республики.

Удар 11 ноября повлек для курганских эсдеков серьезные последствия. Часть наиболее радикально настроенных эсдеков из числа большевиков проявили непонимание изменившихся условий борьбы в новой обстановке и не согласились с выдвинутой на  V (Лондонском) съезде РСДРП новой партийной тактикой. Вместо призывов к вооруженному восстанию провозглашалась установка на кропотливую деятельность в легальных и нелегальных организациях, на работу по собиранию сил для будущей битвы. Вот почему на том же Лондонском съезде на самом исходе первой революции объявлялось о роспуске боевых дружин. Осознание необходимости этого шага и перестройки всей партийной деятельности наступало с трудом и далеко не у всех эсдеков. Более того, иной раз несогласие порождало разочарование в социал-демократии вообще. Идейные разногласия порождали разброд и шатания внутри РСДРП, усугубляя положение в ее местных организациях.

Экспроприация или на политическом жаргоне «экс» - это вооруженное нападение, имевшее целью захват, по большей части, денег или оружия, предназначавшихся для развертывания деятельности революционных организаций. После поражения революции проведение подобных акций неминуемо вело вместо сплочения к ликвидации этих организаций. Увлечение эксами в ущерб кропотливой партийной работе стало проявлением их распада. Курганскую группу РСДРП процесс распада отнюдь не миновал, а после 11 ноября 1907 г. только усилился. Среди несогласных с новой партийной линией вскоре обнаружились явные намерения к устройству эксов и проявилась тяга к сотрудничеству с местными социалистами-революционерами (эсерами), тоже не смирившимися с поражением и призывавшими к активному вооруженному протесту. Более того, ряд курганских социал-демократов перешли на позицию эсеров, став членами эсеровской партии. Кстати, едва ли не первая по времени попытка экса была совершена еще 28 августа 1907 г. курганскими эсерами. Правда, попытка эта провалилась, а среди участников оказался, в частности, бывший социал-демократ Т. В. Баранцев, угодивший после замены ему смертной казни на бессрочную каторгу. В Курганской группе РСДРП осуществление установки на тесное блокирование и взаимодействие с эсерами было связано с деятельностью одного из ее вожаков – Николая Васильевича Шумилова (носил партийную кличку «Николай Черный») и его жены Александры Матвеевны Шумиловой, урожденной Лыткиной.

Шумилов Н.В.	Шумилова А.М.

Спустя десять дней после кровавого столкновения жандармский вахмистр Степин давал показания добавочному мировому судье Тобольского окружного суда в г. Кургане Морозову. 50-летний жандарм хоть и уцелел, но серьезно пострадал. Видимо, принимая во внимание его состояние, допрос длился с перерывом два дня – 25 и 26 января 1908 г. О чем же поведал вахмистр?

«После арестов на сходке в доме кондуктора Вадиковского (11 ноября 1907 г.) представителей Курганской группы социал-демократической партии я заинтересовался местом нахождения архива этой партии, какового при арестах не оказалось, тогда как на существование его имелось много данных. 17 того же ноября мною были получены агентурные сведения, что корзина со всею перепискою и боевыми снарядами, заключавшихся в 5 или 6 бомбах и около 500 боевых ружейных патронах и проч., в день ареста находилась на квартире Ивана Федорова Швецова, а между 15-17 ноября женою главного кондуктора Солькиной перевезена в квартиру Шумиловых по Дворянской ул., дом Пшеничникова». Следовательно, корзина с грузом, очевидно, перекочевала с Запольной улицы (теперь Урицкого) на Дворянскую (ныне Советскую) улицу.

«Установив место нахождения архива, я прекратил на некоторое время наблюдение за архивом и сосредоточил розыски на других предметах, относящихся к этой же партии. 13 декабря я получил сведения, что Александра Шумилова высказала желание ограбить артельщика железной дороги в то время, когда у него будет 30-40 тыс. руб., причем объяснила, что случай этот скоро представится, так как предстояла выдача жалования железнодорожным служащим по случаю праздника Рождества в двойном размере. Указанная сумма, действительно, могла быть у артельщика в это время. Временем и местом ограбления Александра Шумилова, по-видимому, не стеснялась, говоря, что она может «ввести в это дело 10-12 человек… А если и пришлось бы некоторым пострадать так это ничего не значит, лишь бы попали деньги в большой сумме, из-за 3-5 тысяч не стоит и заниматься».

«Развивая свою мысль об ограблении артельщика, Александра Шумилова предлагала следующий план нападения: при проезде артельщика из уездного казначейства по окрайне города один из участников шайки, долженствующий стоять чрез квартал от засады остальных, должен дать сигнал о проезде артельщика другому дозорному, стоящему ближе к засаде, и по этому сигналу все должны встретить артельщика; она же, Шумилова, все это время должна будет находиться с лошадью в каком либо другом квартале, причем первый, кому попадут деньги артельщика, должен будет бежать к Шумиловой и передать ей деньги, предоставив могущую возникнуть борьбу товарищам. Вместе с тем Шумилова объявила, что 15 декабря та соберет всех ребят, чтобы познакомить их друг с другом и общими силами выработать окончательный план действий. Обо всем том я донес начальнику Курганского отделения, находившемуся тогда в Омске, и вместе с тем принял меры к охране артельщика и выяснению лиц, могущих принять участие в задуманном ограблении. Предполагавшийся сбор ребят для окончательного разрешения плана действий 15 декабря почему-то не состоялся, а 16 декабря я получил сведения, что нападение на артельщика откладывается до 16-17 января ввиду того, что Шумилова не успела собрать достаточного количества участников. Начинать же нападение с 6-7 человеками, имеющимся тогда у ней в распоряжении, она считала рискованным, тогда как узнала, что артельщик охраняется 4 солдатами. Таким образом, задуманный Шумиловой план не мог быть приведен в исполнение, почему и выяснить личности, на услуги которых Шумилова могла рассчитывать, не удалось, за исключением Кольки Кривого и Василия. Эти два последние, работая в Сибирской кустарной артели, квартировали и столовались у Шумиловой и по своим взглядам и качествам вполне подходили под требование своей квартирной хозяйки».

Имя Кольки (Николая) Кривого, одного из главных фигурантов излагаемой истории, встретится еще неоднократно. Имя же Василия напрямую больше не будет упомянуто. Он активно отметится в более поздних событиях, выходящих за рамки настоящей статьи. Поэтому сразу сообщим, что в показаниях вахмистра под личностью Василия имелся в виду Василий Никифорович Марков, родом происходивший из крестьян Вятской губернии. А упомянутая Сибирская (она же Курганская) кустарная артель располагалась во дворе Щиплинцевых, что по современному местоположению приходится на район Детского парка. Прежде чем вновь обратиться к рассказу вахмистра Степина, отметим тот факт, что жандармская агентура была весьма информирована об экспроприаторских планах курганских боевиков-подпольщиков. Это свидетельствует о том, что агентуре удалось глубоко и прочно внедриться в подпольную организацию.

«В последних числах декабря Шумиловых ежедневно стал посещать некий Михаил, просившийся к ним на квартиру. С появлением этого Михаила Шумилова решила безотлагательно переменить известную, по мнению Шумиловой, полиции квартиру на более укромную и конспиративную. 31 декабря Шумилова переехала от Пшеничникова в дом Коврижина (точнее, как указано в курганском «Адрес-календаре…» 1909 г., в дом Е. А. Коврижных под № 18 на Скобелевской улице, она же бывшая Кладбищенская, а ныне ул. К. Маркса – прим. Н.Т.) За день или за два до переезда на эту квартиру Шумиловы-супруги, в присутствии Солькиной и каких-то еще 2-3 неизвестных мужчин, вырыли из снега архив и библиотеку и осматривали их, и тут же находилось около 550 шт. боевых патронов от 3-линейных солдатских винтовок, стальной фугас… медная граната, чугунная шрапнель вроде втулки, - незаряженные, кусочек динамита, около 1 фунта бертолетовой соли, около ½ ф. пороху и пр.

 

Дом Коврижина (Коврижных) в Кургане (снимок советского времени).

1 января Шумилова неожиданно заявила, что она должна уехать из Кургана, так как получила срочные сведения о розыске ее екатеринбургской полицией для привода в суд. Не желая отпускать Шумиловой, я тотчас же донес об этом по телеграфу ротмистру Заглухинскому, прося разрешения на арест Шумиловой, но получил отказ ввиду преждевременности, причем было сделано распоряжение об усилении наблюдения. И действительно, уже на другой день, т. е. 2 января, Шумилова свой отъезд из Кургана отложила по неимению средств, так как на 1 января план ограбления Петра Ивановича Бакинова, от которого Шумилова имела заработать хороший куш, не удался, почему Шумилова и решила остаться пока в Кургане.

В тот же день Михаил, будучи у Шумиловой, заявил, что он отыскал 6 заряженных бомб, у которых не имеется лишь стеклянных зорек, наполненных серной кислотой для воспламенения. Бомбы эти Михаил обещал принести к Шумиловым 3 или 4 января и там уже предполагалось вставить и запаять стеклянные зорки с серной кислотой, затем одну из этих бомб они все вместе хотели испробовать на озере близ керосинового склада Нобеля, против квартиры Солькиной. По удостоверении в надежности бомб предполагалось идти к названному выше Бакинову с требованием приготовить 10 тыс. руб., а затем с тем же к Смолину и в заключение сделать нападение на железнодорожного артельщика. Предварительное требование Бакинову и Смолину Михаил находил необходимым на том основании, что, не будучи предупреждены, они могут не иметь с собою требуемых денег; когда же, по предупреждении, Бакинов и Смолин все-таки не дадут требуемого, то тогда ясно будет видно нежелание их выдать требуемую сумму и тогда с ними нечего стесняться и бить, кто попадет, причем могущей быть засады, по мнению Михаила, бояться нечего, так как достаточно бросить одну-две бомбы, как в городе никого не найдешь. Однако бомбы Михаилом не были доставлены к Шумиловой ввиду того, что в Кургане не нашлось подходящих стеклянных зорек; купленное же Михаилом в одном из аптекарских магазинов стекло оказалось толстым, почему возникло опасение, что в минуту надобности стекло может не сломаться и взрыва не последует. К тому же обострившаяся болезнь Шумилова, потребовавшая помещения его в больницу, отняла у них целый день...

6 января Михаил заявил, что нажил 25 руб. и уезжает в Екатеринбург для приобретения там подходящих зорек для больших и других снарядов и, кроме того, [собирается] привезти оттуда револьверы. В тот же день выяснилось, что Николай Кривой вооружен браунингом и таковой носил постоянно с патронами на поясе. Разговаривая о поездке в Екатеринбург, Михаил обещался к 10 января обязательно вернуться в  Курган, говоря, что и так уже много пропущено времени, и еще раз упоминал, что тотчас же по возвращении нужно приступить к делу, и при этом добавил, что к их компании примыкает Салов, но что он слишком горяч, так как, узнав о предстоящих делах. Салов стал торопить его, прося ускорить дело как можно скорее, ибо он, Салов, положительно страдает от бездействия». Это был бывший конторщик службы пути Павел Порфирьевич Салов. В 1905 г. он входил в состав стачечного комитета, за что в начале 1906 г. подвергся наказанию – трехмесячному пребыванию в курганском тюремном замке. В 1907 г. Салов участвовал в первомайском шествии с красными флагами. Власти подозревали его к причастности к неудавшемуся эксу под Курганом 28 августа 1907 г., но доказательствами прямыми не располагали.

«Тогда же Михаил настаивал, чтобы имеющиеся в архиве у Шумиловых 550 патронов отдали ему для отсылки в Екатеринбург, так как в Кургане патроны эти не принесут какой-либо пользы, а их организация в таких снарядах нуждается. Шумилов патроны эти передал Михаилу, несмотря на то, что другие заявили протест против этого, но Шумилов их не послушал, говоря, что эти патроны собраны им лично у солдат, возвращавшихся с  военных действий на Дальнем Востоке, почему и составляют его собственность, которой он и может распорядиться по своему усмотрению, причем добавил, что он отдаст патроны Михаилу, несмотря на то, что последний принадлежит к другой партии, но для него достаточно того, что она политическая и идет вразрез с правительством; если же другие [члены] группы социал-демократической партии будут недовольны его действиями, то он «плюёт» на них и уйдет из организации». В этих словах Н. В. Шумилова содержится важное признание о твердом стремлении его к заключению курганскими социал-демократами союза с представителями другой, не названной им конкретно, антиправительственной партии. Скорее всего, подразумевались именно эсеры. В любом случае Шумилов, как и его супруга, выступал за образование леворадикального блока и проводил эту линию, игнорируя протесты своих оппонентов в Курганской группе РСДРП.

«Михаил, получив патроны от Шумилова, унес их с собою, но увез ли он их в Екатеринбург или оставил в Кургане – осталось не установленным. С 7 по 12 января Шумилова о дальнейших действиях ничего не говорила, ожидая возвращения Михаила. 12 января Михаил вернулся с поездом № 6 и пришел прямо в квартиру Шумиловой, имея при себе светло-коричневый кожаный чемодан. По прибытии Михаил жаловался на то, что поездка не удалась, так как он не мог приобрести достаточного количества оружия. 13 января около часу дня Михаил в квартире Шумиловой заявил, что в его отсутствие товарищем получено письмо, требующее немедленного их выезда на помощь другим товарищам, почему намеченные нападения на Бакинова, Смолина и артельщика должны быть отложены до половины февраля. В то же время Михаил вытащил из своего чемодана два револьвера новой системы (только не Браунинга) и один из них положил к себе в карман, а другой отдал товарищу Григорию, которому дал 50 патронов, а также взял и себе такое же количество, и, кроме того, в чемодане осталось еще около 50 патронов. Отъезд свой из Кургана Михаил назначил на 15-16 января, с ним же предполагала выехать и Шумилова, которая и стала подыскивать подходящего человека для передачи ему архива. Такое быстрое и совершенно неожиданное отложение приведения в исполнение намеченного плана и притом почти накануне перевозки артельщиком денег, естественно, заставило нас поторопиться, тем более, что участники шайки, по-видимому, не торопились своим отъездом. Скорее всего, как я предполагаю, шайка «пронюхала» о наблюдении за ними и старалась запутать действительное положение дела». Вахмистр имел в виду наружное наблюдение, которое осуществлялось подчиненными ему жандармскими унтер-офицерами. Но нельзя исключить, что участники подготовлявшихся эксов желали также усыпить бдительность агентуры, ввести ее в заблуждение, поскольку вряд ли они совсем не допускали ее наличия в своих рядах.

«Ввиду этого начальник отделения ротмистр Заглухинский решил арестовать участников шайки. По полученным затем сведениям было установлено, что Михаил, Григорий и Николай могли быть все вместе у Шумиловой около 3 часов дня и в 8 часов вечера, почему в целях установления момента их прихода были поставлены 14 января утром, в одном из ближайших домов, два переодетых жандарма – Веретенников и Шибут, а четыре жандарма находились под моей командой в моей квартире. План ареста был выработан так: пропустив всех указанных выше лиц в квартиру Шумиловых, Веретенников и Шибут должны немедленно дать знать об этом мне, а я немедленно со своей командой [должен] отправиться туда, по дороге захватив Веретенникова и Шибута, и все 7 человек дружно должны будем войти в квартиру и произвести аресты после обыска арестованных, я должен буду немедленно по телефону из квартиры инженера Гофмана доложить ротмистру Заглухинскому и одновременно вызвать полицейского пристава для производства обыска. Если же шайка окажет вооруженное сопротивление, то, не отступая, должны были стараться осадить их также силою оружия, так как посылать в это время за помощью было бы поздно. Вообще же мне было предоставлено право распоряжаться по своему усмотрению и смотря по обстоятельствам.

Около 3 часов дня я получил от Веретенникова записку с уведомлением, что нужные нам лица собрались в квартире Шумиловой. Объявив унтер-офицерам цели и план действия, я отправился с ними по двум дорогам, причем перед переулком, ведущим к квартире Шумиловой,  ко мне примкнул Веретенников и Шибут, и мы все семеро одновременно вбежали во двор, а затем унтер-офицера вбежали и в квартиру; я же, окидывая взглядом двор, шел позади с целью наблюдать за всеми действиями унтер-офицеров. Когда я вошел в сени, то в избе шла стрельба, и тотчас же несколько человек из жандармов выбежали из квартиры во двор, пробежав мимо меня, я же оставался в сенях еще некоторое время, стреляя в помещение через дверь. Спустя около минуты злоумышленники, выбежавшие, несомненно, через окно во двор, завязали с унтер-офицерами перестрелку и во дворе. В это время стрелявший около сеней (у крыльца) унтер-офицер Гудкович, заметив мое намерение выбежать из сеней, закричал: «Берегитесь, господин вахмистр», и с этими словами Гудкович, пораженный пулею, упал на снег около крыльца. Я бросился к нему на помощь, но в дверях сеней меня ранили, но я, однако, начал стрелять в злоумышленника, который, отстреливаясь, стоял около крыши навеса, а затем понемногу начал отступать за дом и там, после одного из моих выстрелов, споткнулся в снегу, но моментально поднялся и, перескочив прясло, скрылся. Преследуя этого злоумышленника, я увидел и Шумилову, которая по крыше соседнего пригона бежала. Я выстрелил в нее, но безрезультатно, а она также скрылась; стреляла ли Шумилова и вообще, был ли у нее револьвер – я не помню, так как начал чувствовать сильную боль. Кроме Шумиловой  и одного из злоумышленников, ранившего меня и убившего унтер-офицера Гудковича, я никого не видел. Когда Шумилова и неизвестный, по мнению моему, Михаил стали уходить, то я видел через окно унтер-офицера Вашуту, лежащего на полу в комнате, причем, по-видимому, был уже мертвый. Гудкович, также мертвый, лежал у крыльца, а унтер-офицер Кочетков лежал на снегу в переулке, ведущем к квартире Шумиловой, причем при моем приближении он произнес: «Ну, господин вахмистр, и я погибаю», но где он был ранен, определенно сказать не могу, но я слышал его крик около окна, находящегося первым от ворот во дворе. Когда я затем вышел на улицу, где в то время было уже много народа, я взял какого-то извозчика и с ним направился взять Кочеткова, но почему-то я его не взял, – не помню, кажется, не мог поднять. В городскую больницу я приехал один. Унтер-офицеров Щербакова и Веретенникова, уезжая в больницу, я не видел, жандарм же Шибут толкался в толпе». Раненый в живот Кочетков вскоре скончался.

«Личностей Михаила, Григория и Николая установить не представлялось возможным, а если у них и имеются какие-либо документы, то, я думаю, подложные; так, например, Николай Кривой, по словам крестьянина Вятской губернии, Елабужского уезда, Бугуруслан-Бардинской волости Василия Андреева Балабанова, в августе и сентябре 1907 г. работал в мастерской Колкотина под именем Петра Шумилова из Златоуста. Подозреваю, что этот Николай Кривой есть разыскиваемый С.-Петербургским губернским жандармским управлением рядовой Петр Петров Шумилов 24 лет. Что же касается Михаила, то, по-моему, он из Екатеринбурга. Больше объяснить ничего не могу. Показание прочитал. Вахмистр Федот Степин» (6).

Если предположение относительно Николая Кривого верно, то он, будучи Петром Павловичем Шумиловым, мог доводиться родственником Н. В. Шумилову. Но даже если он всего лишь являлся однофамильцем, то уже примечателен тот факт, что оба они происходили из Златоуста и в нем, очевидно, могли быть знакомы достаточно давно. Именно оттуда Николай Шумилов еще в период революции вынужден был вместе с женой перебраться в Курган.

В планы по захвату революционеров ротмистр Заглухинский не посвятил своего коллегу – помощника начальника Тобольского губернского жандармского управления в трех уездах (включая Курганский) ротмистра В.В. Желябужского. По правилам же он должен был его уведомить, поскольку квартира Шумиловых находилась в городской черте, а не в полосе отчуждения железной дороги (7). Не поставил в известность Заглухинский и курганскую полицию во главе с исправником П.А. Росляковым, который не скрывал своего недовольства, докладывая наверх своему начальству в лице тобольского губернатора. Поскольку железнодорожные жандармы фактически вышли из строя (3 убитых, 2 раненых), то в схватку с подпольщиками вскоре вступила подоспевшая полиция. Правда, первое задержание случилось благодаря гражданским лицам. Исправник 18 января в секретном рапорте доносил: «…бывшие в доме три преступника, хозяйка квартиры Шумилова, ее 13-летняя сестра,  дочь казака станицы Звериноголовской Валентина Лыткина, бежали. Из бежавших один из преступников, желая скрыться, сел на стоявшую около соседнего дома извозчичью лошадь и погнал; хозяин лошади, принимая убийцу за простого вора, погнался с присоединившимися по пути товарищами и нагнали его, отобрав револьвер Маузера, оказавшийся уже без патронов. Задержанный назвался крестьянином Гродненской губернии, Гродненского уезда, Озерской волости, деревни Каневичи Александром Львовым Самойло; при опросе же предварительно назвал себя Михайлов[ым]». То есть Михаил превратил свою кличку в фамилию, но очень скоро стало ясно, что скрывать свои настоящие имя и фамилию не имеет смысла. «У Самойло оказался паспорт, выданный Озерским волостным правлением. По словам задержанного, в город Курган он приехал дня 3-4 тому назад и у Шумиловой пробыл лишь несколько часов до прихода жандармов, в последних не стрелял; оказавшийся же при нем револьвер им найден». В результате обыска в квартире Шумиловых был, в частности, «найден дорожный саквояж, принадлежащий задержанному, чего он сам не отрицает, и в саквояже револьверные патроны для маузера и браунинга» (8).

 

Михаил Самойло

Между тем скрывшаяся Шумилова успела забежать в городскую больницу к больному ревматизмом мужу и сообщить о случившемся. Потом она «ушла в квартиру жены кондуктора Солькина, находящуюся в поселке между станциею и городом Курганом, переодевшись там в шубу Солькиной, которую Солькина ей дала с целью скрыться ей, Шумиловой, от лиц, производящих розыски, убежала к своей сестре» .

Арест обеих сестер произошел около 2-х часов ночи 15 января в доме Акулины Пичугиной, у которой сестры намеревались переночевать. Причем, как отмечено в рапорте исправника Рослякова, «Шумилова и Лыткина заявили, что им не видно было, кто стрелял, так как Шумилова сидела в спальной комнате на кровати, а Лыткина с испугу забралась в русскую печь». Тем не менее резон для их задержания  у полиции нашелся без труда: оно делалось по обвинению «в пассивном соучастии вооруженного сопротивления» и в интересах обнаружения еще не пойманных преступников. Задержанию в курганской тюрьме с аналогичным обоснованием был подвергнут также муж Шумиловой. Его доставили туда из городской больницы  и поместили в больницу тюремную (9).

Во время обыска в доме Солькиных кроме супругов находился их квартирант - сын чиновника Николай Николаевич Гладышев. «По произведенному обыску найдена шуба – пальто женское, по объяснению Солькиной, принадлежащее будто бы Александре Шумиловой. Затем у Гладышева найдена книжка записная, в каковой свидетельство за № 131, выданное на имя Гладышева Каинским уездным полицейским управлением, и пять вырезок из газет, более ничего как у Солькиных, так и Гладышева подозрительного не найдено. Солькина заявила, что после обеда сего числа часа в 3 вечера, когда спал ее муж Федор и за отсутствием в квартире Гладышева, явилась Александра Шумилова, сняла вышеозначенное пальто с себя, одела шубу ее, Солькиной, и ушла неизвестно куда».

По подозрению в содействии в укрывательстве Шумиловой и в политической неблагонадежности Л.И Солькина и Н.Н. Гладышев были взяты под стражу и помещены в тюрьму.  Однако каких-либо серьезных улик за  срок их предварительного ареста добыть не удалось, после чего прокурорским надзором Николай Гладышев был освобожден из тюрьмы и по этапу выслан «для водворения на жительство в г. Каинск» под присмотр тамошней полиции. Солькина после месячного тюремного сидения тоже была освобождена, избежав большего наказания в виде уже трехмесячного заключения, о котором хлопотали жандармы (10).

Из тройки боевиков ни к концу 14 января, ни 15-го не были пойманы Николай и Григорий. Про Николая Кривого (по особой примете – кривому левому глазу) полиция знала, что он работал в кустарной артели. Но обыски в ее помещении и квартирах кустарей ничего не дали. Было лишь установлено, что 14 января, в день кровавой перестрелки, «Николай работать не приходил».

Ротмистр Заглухинский с помощью своей агентуры выяснил, что оба боевика «должны уехать из Кургана на лошадях». Он сообщил об этом исправнику. Тот, вполне вероятно, мог не хуже Заглухинского сообразить о способе ухода боевиков из Кургана.

«В день убийства, - докладывал исправник 18 января, - я установил наблюдение за всеми ямщиками и вменил в обязанность о всех отвозимых за город лицах немедленно извещать полицию. На другой день [после] убийства я получил сведения, что вольный ямщик Суханов отправил со своим рабочим пришедшего к нему неизвестного молодого человека в 3 часа дня 15 января и что на сенной площади к нанявшему присоединился еще один человек, и оба направились по тракту Курган – Ялуторовск.

В погоню за неизвестными лицами я командировал околоточного надзирателя 4 участка Илью Васильева и младшего городового Егора Загородных, которым удалось нагнать неизвестных лишь за 156 верст от Кургана – в селе Исетском Ялуторовского уезда. Васильев и Загородных, будучи одеты крестьянами, как приезжающими, вошли в тот же дом к вольному ямщику ожидать также лошадей, а когда вошло несколько крестьян, и ямщик, привезший чинов полиции, Васильев и Загородных с криком: «Вязать их» бросились на неизвестных, успевших схватиться за револьверы и ранивших легко в руку названного ямщика, помогавшего с другими крестьянами обезоруживать преступников. Васильев также произвел несколько выстрелов. В результате один преступник ранен, другой убит на месте же оказанного им сопротивления» (11).

Более подробно, с прибавлением любопытных деталей, описал момент захвата Николая и Григория ялуторовский исправник Новосильцев в своем рапорте от того же 18 января, что и курганский исправник. «16 сего января около 4 часов утра по тракту из г. Кургана приехали в село Исетское два пассажира и остановились на квартире ямщика-крестьянина Михаила Чупрова. Вслед же за этими лицами прибыли гнавшиеся за ними из г. Кургана околодочный надзиратель Васильев  и городовой полицейский служитель Загородный, которые обратились с просьбой об оказании им содействия к задержанию прибывших в село Исетское преступников, совершивших в г. Кургане убийство жандармов. Урядник и староста вместе с курганскими чинами полиции и семью понятыми отправились в дом ямщика Чупрова, где встретили двух неизвестных лиц, которые начали стрелять из револьверов, но были схвачены и обезоружены, причем один из преступников был ранен пулей в живот, а другой сам застрелился».

Обращает на себя внимание важное расхождение в двух рапортах: если ранение одного боевика ими согласно подтверждается, то причиной гибели второго называется в одном случае убийство, а в другом самоубийство. Застрелившимся был Григорий, а тяжело раненым в живот оказался Николай Кривой.

«У преступников отобраны, - продолжал ялуторовский исправник, - 2 браунинга, 1 маузер, 2 обоймы с 14 револьверными пулями, кинжал, флакон с клеем, кисть, накладные усы и записная книжка-календарь, в которой записаны карандашом станции от Кургана на Тюмень». Отсюда можно заключить, что Николай и Григорий стремились добраться до Тюмени, чтобы там воспользоваться железной дорогой и, скорее всего, отправиться на Урал, откуда они прибыли в Курган.

Ялуторовский исправник беспокоился «о скорейшем переводе раненого преступника в Ялуторовский тюремный замок для помещения в тюремную больницу». Но находившийся  в сельской лечебнице под надзором полиции Николай вскоре скончался. Оба боевика были похоронены в с. Исетском (ныне Тюменской области) (12).

В ходе расследования выяснилось, что содержавшийся в Курганской тюрьме Александр Леонтьевич Самойло на самом деле являлся военным дезертиром – рядовым 217-го пехотного резервного Кромского полка Михаилом Львовичем Самойло. Во время революции 1905-1907 гг. в царской армии произошло немало солдатских выступлений вплоть до открытых восстаний. Не исключено, что М. Самойло принимал участие в одном из таких выступлений или восстаний. Наказание за подобное деяние грозило самое суровое – осуждение на каторгу или смертная казнь. Такая перспектива и могла заставить Самойло дезертировать из армии.

Если Михаил Самойло и его товарищи не были социал-демократами, что установлено бесспорно (слова Н. В. Шумилова о Михаиле являются тому подтверждением), то в таком случае встает вопрос: к какой партии и организации этой партии они принадлежали? Вполне определенного и опять же документально подкрепленного ответа на этот вопрос еще нет. Однако с наибольшей долей вероятности стоит причислить всю тройку революционных боевиков к эсерам. Другое дело, что среди эсеров не наблюдалось монолитного единства, внутри них шло разделение, а поражение революции только усилило этот процесс. В результате размежевания наиболее радикальное течение даже вышло из партии и выделилось в отдельную структуру, приняв на себя название эсеров-максималистов. На Урале они также были представлены и активно действовали, к примеру, в рядах прогремевшего на весь Урал отряда А. М. Лбова. Упор ими делался на совершение актов индивидуального террора против конкретных представителей власти и экспроприаций. Причем разницы между эксами в казенных учреждениях (отделения государственного банка, кассы, казенные винные лавки, почтовые отделения) и в частных не делалось.

Еще в конце 1906 г. наиболее решительно настроенные эсеры Урала вышли из подчинения областному руководящему органу и образовали отдельный «Уральский боевой союз». Одной из разграничительных линий послужило расхождение во взглядах на применение экспроприаций. Члены «Уральского боевого союза» ратовали как раз за применение всех видов экспроприаций и проведение актов индивидуального террора, восхваляли партизанские методы борьбы «лесных братьев» Лбова. Свои отделения «Уральский боевой союз» имел в ряде крупных городов, в том числе Екатеринбурге. Учитывая тот факт, что Михаил Самойло с соратниками прибыли из Екатеринбурга и были связаны с ним и вообще с Уралом, то весьма заманчивым представляется причислить их именно к членам «Уральского боевого союза». К концу 1907 г. они уже успели отметиться устройством эксов и готовили новые, причем предпочтение отдавалось совершению крупных частных экспроприаций (13). Здесь уместно вспомнить, как в Кургане разрабатывались экспроприаторские замыслы в отношении богатых купцов Смолина и Бакинова. Они вполне укладываются в русло деятельности боевиков из «Уральского боевого союза». Таким образом, в предположении о принадлежности Михаила Самойло, Григория и Николая Кривого к данному леворадикальному объединению есть достаточный резон.  

Так как убийство жандармов произошло в период действия военного положения, то делом бывшего рядового М. Самойло и А. Шумиловой занимался временный военно-окружной суд в г. Кургане. 21 февраля 1909 г. он приговорил Самойло к смертной казни через повешение, а Шумилову, признанную «виновною в хранении взрывчатых веществ и бомб с целью, противною общественному спокойствию», к 15-летней каторге. При этом с нее было снято за недоказанностью обвинение в вооруженном сопротивлении полиции (14).

Что касается Н. В. Шумилова, то его выпустили из тюрьмы после истечения срока предварительного ареста. По делу жены и Самойло он не был привлечен. Однако суда Николай Васильевич все-таки не избежал. Правда, таковой состоялся в 1913 г., и осужден был Николай Черный за принадлежность к социал-демократической партии, отправлен по этапу на поселение в Восточную Сибирь. Рядом с ним в добровольную ссылку последовала уже другая женщина. Это была Лукия (Лукерья) Ивановна Солькина, порвавшая со своим мужем и связавшая накрепко свою жизнь с Шумиловым. Еще в июле 1909 г., когда готовилась  отправка Александры Матвеевны  в Забайкалье на Нерчинскую каторгу, остававшийся формально ее мужем Николай Шумилов дал письменное объявление полиции, что «следовать с осужденной женой моей Александрой Матвеевой Шумиловой в каторжные работы» он не желает (15). Так навсегда разошлись их жизненные пути-дороги.

 

Н.Ю.Толстых, Центральная библиотека Варгашинского района

 

Примечания

1.        Курган. известия. – 1908. – 18 янв. – С. 3.

2.        На  главных направлениях: Хроника Курган. обл. орг. КПСС: 1893-1945. Кн. 1. – Челябинск,1988. – С. 32; Курган. хроники. 1662 – 2000. -  Курган,2002. – С. 93.

3.        Копылов Д.И. Социал-демократические организации Тобольской губернии в 1905-1907 гг. // На хозяйственном и идеологическом фронте: Уч. зап. ТГПИ. – Тюмень, 1966. – Вып. 5. -  С. 181-182.

4.        КОКМ. Ф. 28. Оп. 1. Ед. хр. 127. Л. 5.

5.        ГАОПДКО. Ф. 5857. Оп. 1. Д. 271. Л. 74 об.-75; Там же. Д. 216. Л. 12.

6.        ГА в г. Тобольске. Ф. 164. Оп. 1. Д. 194. Л. 8об.-13.

7.        ГАОПДКО. Ф. 6905. Оп. 2. Д. 7599. Л. 70.

8.        ГА в г. Тобольске. Ф. 152. Оп. 22. Д. 353. Л. 11об.

9.        Там же. Л. 12, 17, 19, 21 об.

10.    Там же. Л. 26-29, 54-54об., 57.

11.    Там же. Л. 11об.-12., 52 об.

12.    Там же. Л. 13-14.

13.    Капцугович И. История политической гибели эсеров на Урале. – Пермь, 1975. – С. 73-74.

14.    ГА в г. Тобольске. Ф. 152. Оп.22. Д. 352. Л. 78; Ф. 331. Оп. 16. Д. 59. Л. 2; КОКМ. Ф.28. Оп. 1. Ед. хр. 127. Л. 29.

15.    ГА в г. Тобольске. Ф. 331. Оп.16. Д.59. Л. 5.

Сокращенный вариант статьи был размещен в: Х Зыряновские чтения: Материалы Всерос. науч.-практ. конф. (Курган, 6-7 дек. 2012 г.). – Курган, 2012. – С.92-96.