Зауральская генеалогия

Что вы подумаете, уважаемый читатель, прочтя такие строки: «Приметы: лета 26; росту 2 аршин, 7 вершков (это составит около 174 см – Н. Т.); волосы, брови светло-русые; глаза серые; нос, рот, подбородок средние; лицо чистое. Особые приметы: борода редкая, небольшая». Очевидно, первое, что привычно придет вам в голову, это то, что в приведенных строчках перечислены приметы кого-то из объявленных в розыск, может быть, человека, совершившего преступление. Но не спешите с выводами.

Это всего лишь часть документа, являющегося увольнительным свидетельством, дававшим в прошлом веке крестьянину право отлучиться за пределы своей волости, уезда (округа) и губернии на заработки. Иными словами, податься в отход с целью заняться вдали от родных мест так называемыми отхожими неземледельческими промыслами. В данном случае мы привели приметы из увольнительного свидетельства, или паспорта (билета), выданного в 1846 году удельному крестьянину Владимирской губернии Кузьме Ивановичу Большому. Поскольку фотография еще только-только выбивалась из младенческих пеленок, то при­меты людей в подобного рода документах указывались письменно. Впрочем, сразу уточним: в наши руки попал не доподлинно сам этот документ, а только копия с него, очутившаяся в бумагах Моревского прихода Курганского округа, где она и была нами обнаружена. Подлинник же остался у владельца выданного свидетельства - удельного владимирского крестьянина. Однако это нисколько не снижает ценности обнаруженной копии. Она дает возможность восстановить интересный штрих отечественной истории, связанный с миграцией крестьян из европейских губерний Российской империи в губернии сибирские. Чем она была вызвана?

Отметим, что речь идет не обо всем крестьянстве. Так, помещичьи крестьяне могли оказаться в Сибири разве только не по своей воле или в качестве беглых. Иное дело - крестьяне государственные, лично независимые от частного владельца - помещика. Они-то чаще всего перебирались за Урал в надежде избавиться от малоземелья. Переселением таких крестьян занималось царское правительство. А между помещичьими и государственными крестьянами находилась еще одна категория крестьян - удельные. К ним-то как раз и принадлежал наш владимирец. Что же это за крестьяне?

Удельными крестьянами назывались те из российского крестьянства, что принадлежали им­ператорской семье и, соответственно, проживали на собственной земле этой семьи. Такая земля именовалась удельной. Она располагалась во многих губерниях, в том числе и в не­черноземной Владимирской губернии. На самом верху удельные крестьяне управлялись министерством императорского двора, разумеется, с ведома верховного собственника - императорской семьи, но непосредственно ими занимался департамент уделов, а на местах, в губерниях, удельные конторы. В отличие от помещичьих крестьян удельные обладали большей свободой в своей хозяйственной деятельности. В нечерноземных губерниях как удельные, так и по большей части помещичьи крестьяне не отрабатывали барщину, а платили своим господам денежный оброк.

Поскольку нечерноземная почва в условиях низкой агротехники того времени давала малые урожаи, то крестьянство таких нечерноземных губерний более других занималось незем­ледельческими промыслами как для собственного пропитания, так и для уплаты денежного об­рока помещику, удельной администрации, налогов в казну. С этой целью они очень часто  были вынуждены отлучаться надолго и в отдаленные места, не исключая Зауралье и Сибирь. Вполне очевидно, что на подобную долговременную отлучку наш владимирец решился под влиянием хозяйственной необходимости. Но решиться - одно дело, а вот получить разрешение на отлучку - совершенно другое. Раз он сам являлся удельным крестьянином, то и разрешение следовало получить в удельной конторе. Но наконец, разрешение было получено. А вот теперь настала пора с ним ознакомиться напрямую.

"По указу Его Величества Государя Императора Николая Павловича, Самодержца Всероссийского и прочая, и прочая, и прочая. Объявитель сего Владимирской губернии, Ковровского уезда, владельческого приказа крестьянин деревни Кривоноговой Кузма Иванов Большой, холостой, уволен в разные города и селения Российской империи для собственных надобностей от нижеписанного числа впредь на один год, то есть 1847 года июля по 31 число. А по прошествии срока явиться ему обратно, в противном случае поступлено будет с ним по закону ж.

Дан по документу, записанному по книге под № 215 из Владимирской удельной конторы. С приложением печати ее июля 31 дня 1846 года на подлинном подписали в должности управляющего Парышев, старший столоначальник Петропавловский".

Впрочем, копия уже скреплена другой печатью, а именно - моревского волостного головы, призванной подтвердить ее подлинность за подписью помощника писаря.

Далее мы вступаем в область вполне вероятных предположений о минувших событиях. Очевидно, обнаружение копии увольнительного свидетельства в делах Моревского прихода объясняется тем, что Кузьма Большой именно в его пределах занялся каким-либо промыслом либо имел определенный торговый интерес наряду со скупкой местных товаров и изделий, если допустить, что сам он обладал достаточным состоянием для проведения подобных операций. Исключить последнее нельзя, так как хорошо известны случаи, когда даже в среде помещичьих крестьян попадались весьма капиталистые мужики. Что уж говорить о крестьянах удельных, менее стесненных в своих хозяйственных делах. В свою очередь, владельцы таких крестьян очень ими дорожили: ведь они были для них подобны курицам, несущим золотые яйца, а вернее - вносящим огромный по сумме денежный оброк. А все установленные порядки были на страже интересов владельцев. Естественно, что интересы и выгоды императорской семьи обеспечивались в первую очередь. Вот почему Владимирская удельная контора, выдавая увольнительный паспорт, ограничила срок его действия одним годом - с 31 июля 1846 года по 31 июля 1847 года. За это время Кузьма Большой, а в его лице и все остальные крестьяне, подавшиеся в отход, должен был либо через промыслы, либо через торговлю -скупку (ныне все это именуют, как известно, предпринимательством, а крестьяне-отходники той эпохи как раз и вступали в рыночную стихию) найти прежде всего источник уплаты денежного оброка. Вот почему уже вдали от родины отходника местные власти следили в интересах все той же императорской фамилии, чтобы в их местностях не проживали лица с просроченными паспортами, выданными удельной администрацией. Ввиду отсутствия конкретных сведений можно только гадать, управился ли Кузьма Большой к указанному сроку, преуспел ли в своих делах. Могло статься так, что существовала возможность продления паспорта, конечно, после уплаты оброка.

Но как же тогда все-таки непосредственно объяснить нахождение копии увольнительного свидетельства среди документов Моревской церкви? Думается, что вполне убедительное объяснение этому может быть следующее. Как православный прихожанин своего родного прихода во Владимирской губернии, он надолго отрывался от него. А, задумав обосноваться на продолжительное время в Моревской волости, он, как предусматривалось тогдашними порядками, не должен был выпасть из церковного лона и обязан был от­правлять религиозные обряды (исповедоваться, причащаться, просто молиться во время церковной службы), а сделать это ему легче всего было, естественно, в Свято-Троицкой церкви Моревского прихода. Видимо, для подтверждения личности Кузьмы Ивановича Большого причту этой церкви и была предназначена копия, скрепленная печатью моревского волостного головы.

Однако сам "Кузма Иванов Большой" был в наших краях не единственным уроженцем Вла­димирской губернии, решившим поискать в Сибири источник дохода и с этой целью за­нявшимся предпринимательством. Не столь уж редки случаи, когда владимирцы проникали в Сибирь, где чувствовали больше возможностей для приложения собственных сил, будь то в занятиях отхожими промыслами - вплоть до открытия мелких промышленных заведений, будь то в обращении к торговле. Подтверждением этому служит, к примеру, условие, заключенное уже позже, 17 октября 1858 года, "торгующим крестьянином Владимирской губернии, Вязниковского уезда, деревни Тереховой Васильем Кондратьевым Анисимовым" с соседним к Моревскому крестьянскому обществу Марайским обществом. По нему это последнее общество отводило (сдавало в аренду) "под салотопенное заведение" две десятины земли сроком на пятьдесят лет за годовую плату в общественную кассу в размере двух рублей.

Неизвестно, где в это время обретался наш Кузьма Иванович Большой, подходивший к своему сорокалетию и, по-видимому, обзаведшийся семьей: сохранил ли он хозяйственную связь с Сибирью, возвратясь в родную губернию? Или передал "эстафету" другим землякам-владимирцам?

Библиограф Варгашинской центральной библиотеки Николай ТОЛСТЫХ.

P.S.

Статья уже была закончена, когда мы натолкнулись в тех же документах Моревской церкви, но на этот раз в метрической книге, на запись, помогающую уточнить фамилию нашего владимирца Кузьмы Большого. В начале сентября 1847 г. у крестьянина Алексея Ивановича Черепанова, жителя деревни Щучьей Моревской волости, крестили ребенка. Восприемником - мужчиной, или крестным отцом ребенка, стал "Владимирской губернии, Ковровского уезда Козма Иванов Большаков" (ГАКО, ф. 58, оп. I, д. 10, листы 135 об. - 136). Конечно, это ни кто иной, как все тот же «Кузма Иванов Большой». Подобное примечательное расхождение в написании его фамилии, замена одной ее формы - "Большой" на другую - "Большаков", как представляется, свидетельствует о неустойчивости, незавершенности окончательного закрепления за определенным родом (семьей) твердых фамильных форм, в частности, в среде удельного крестьянства.

Факт крестного отцовства служит доказательством того, что владимирский мужичок действительно укоренился основательно в Моревской волости. Уже миновало 31 июля 1847 года: к этому сроку надлежало ему, как помнится, явиться обратно, но Большой-Большаков и не помышляет. Вместо этого он покумился со старожилом деревни Щучьей, став крестным отцом его ребенку. В таком случае, видимо, верно наше предположение о том, что Кузьме Ивановичу удалось уплатить оброк в удельную контору без возвращения в родные места.

Вполне можно рассчитывать, что в случае дальнейшего изучения архивных документов выявится доказательство не просто длительного проживания владимирца, но и окончательного оседания его на зауральской земле, в той же Моревской волости, с обзаведением собственной семьей и с припиской к определенному крестьянскому обществу. Но для этого необходимо было прежде всего договориться с Владимирской удельной конторой. Ведь он продолжал оставаться плательщиком оброка. Скорее всего, окончательное закрепление Кузьмы Ивановича Большакова в Зауралье могло произойти в 60-е годы 19-го века, в период реформ.

Публикация: Курган и курганцы. – 1998. – 28 окт.

P.P.S.

Дальнейшая биография Кузьмы (Козьмы) Ивановича Большакова прояснилась с выходом в 2010 г. двухтомного издания А. М. Васильевой «Курганское купечество (конец XVIII -  начало XX века)». Оно состоит из биографий купцов. Что касается К. И. Большакова, то подтвердилось предположение о его закреплении в Зауралье, а именно в Кургане. Очевидно, что при переселении в Курган он перешел вместе с семьей из крестьянского сословия сначала в мещанское, а потом в купеческое сословие. Выясняется также, что в Зауралье жили еще два его брата – Егор и Илларион. Из них Егор также стал купцом. За подробностями отсылаем к первому тому названного издания.