Подписка на обновления сайтаВыстрел в Сараево, прозвучавший в июле 1914 года, имел непредсказуемый резонанс. И вряд ли предполагал стрелявший, что после него 74 миллиона человек, отмобилизованных в процессе Первой мировой войны из втянутых в нее 38 стран мира, устроят на континенте такой вселенский грохот, что обрушатся троны.
В числе этих десятков миллионов мобилизованных оказался и Семен Черепанов, молодой крестьянин из деревни Малосередкино [ныне Мокроусовского района Курганской области], затерявшейся в бескрайних просторах Российской империи. Видел он свой интерес в работе на земле, на конкретном участке в несколько десятин, но уже никак не где-то там, в Галиции, или еще Бог знает где. И уж не предполагал, что эта первая его мобилизация будет далеко не последней.
А пока молох войны методично выдергивал из российских деревень все новые партии мужиков и парней, и уезжали они под пьяные разудалые песни, да под заунывный вой баб, невесть куда. Вернутся ли?
Поначалу привезли Семена Васильевича в Омск, где он в считанные недели освоил немудреное солдатское ремесло, смысл которого сводился главным образом к выполнению команд: «залпом пли», «штыком коли», «прикладом бей». И было это ему, здоровому парню, не в такую уж тягость.
Черепанов Семен Васильевич крайний справа
И вот она, дорога на заход солнца. И, пожалуй, впервые осознали мужики, сколь огромна страна. Что не надо им каких-то призрачных чужих пределов, драться за которые, да не исключено что, и умирать, их везут вот сейчас. Дай свою землю облагородить, окультурить, чтоб воздала она сторицей, отвечая на заботу и прилежный труд человека, на ней работающего.
Черепанов Семен Васильевич перед отправкой на фронт. Омск, 1914 год.
Но любая дорога имеет конец. Прибыли на фронт. Какой? Семен Васильевич так и не понял, да и не дано новобранцу знать тонкостей большой стратегии. Очень скоро его часть оказалась «в мешке», а там и до плена рукой подать
«Много, ох как много, оказалось нас тогда в этом незавидном положении», - вспоминал при жизни Семен Васильевич, – «и повезли нас на чужбину, вглубь Германии». Ясно, скуден и горек хлеб военнопленного.
Поначалу определили Семена Васильевича с товарищами в работы на железной дороге. Там их приморили капитально. Уж и не думали, что живыми останутся. Но спохватились власти, что нерационально так использовать дармовую рабсилу. Раскидали по богатым крестьянам. У бауэров получше стало. Хоть и спрашивали работу по всей строгости, зато кормили более-менее.
И кто знает, сколько бы еще пришлось на чужбине горе мыкать, да свершился Октябрь, и Советское правительство добилось обмена военнопленных. Добрался до дому Семен. Только недолго дали спокойно покрестьянствовать. Новое правительство в Сибири объявилось во главе с адмиралом Колчаком. Полыхнула Гражданская война. Ну. А какая война без мобилизации обходится? Тут и оказался Семен Васильевич снова под ружьем. Правда, на этот раз далеко не увезли. В Кургане служил в местном батальоне. Здесь и дождался наступления Красной Армии: «Мы в карауле стояли в заготскоте, я, и мой земляк, мостовлянин. Прибегает еще один земляк, передает приказ о срочном отступлении. А куда отступать? Да и с кем? Дудки! – говорим ему, - давай лучше спрятаемся, а потом выйдем, не тронут. Ну, не соглашался он сначала, а потом все-таки, по-нашему вышло. Спрятались на подворье еще одного нашего земляка. Их тогда много жило в Кургане. Так и дождались красных. А с ними и домой воротились. Ну, коли прогнали белых, давай новую власть избирать, местную. И я тут попал, выбрали, значится, меня заместителем председателя волревкома. В Маломостовом тогда волость была. Так и жили до февраля 21-го. Нас тогда с председателем Беленьковым зачем-то в Курган вызывали. Теперь уже не помню, зачем. Утром уехали, а вечером банда нагрянула в село. Ясно, назад уже с красноармейцами возвращались, были в отряде и работники милиции. Приезжаем в село, а там рев – перехлестали мужиков».
Да, в крутые времена пришлось жить Семену Васильевичу. И испытать ему довелось все, что выпало на долю его поколения. В 30-м году, будучи коммунистом, создавал в деревне первый колхоз (в партию вступил еще в 18-м году одним из первых вместе со стариком Бородавкиным и военкомом Беленьковым). И, надо признать, пошел народ за ними, поверил! И был колхоз очень даже не на плохом счету, потому что середняки вступили, и кто даже побогаче.
Позднее С.В. Черепанова и председателем исполкома сельсовета избрали, затем вновь председателем колхоза – да на укрепление самого никудышного хозяйства – в деревню Капарулино (была в районе до 60-х годов такая). Но тут вскоре в партии очередная чистка состоялась. До этого Семен Васильевич их две прошел. А эта роковой оказалась. Их тогда 18 мужиков сразу исключили. Приписали ему служение Императорскому двору в период 1-й Мировой. А надо сказать, что в те времена с легкостью из партии не выходили. Верили в нее крепко. И все тяжело переживали исключение.
Вот тогда-то и переехал Черепанов в Мокроусово, устроился в Заготскот, где и работал до войны заведующим базой. Благо, и в земле, и в скоте знал толк. Ну а войны последней, тоже не избежал. Хотя, по возрасту, казалось, был далеко не юношей. В 42-ом, когда получил повестку, распечатал 49-й год жизни. Но шла война народная, война справедливая, уже грохотала на Волге жесточайшая в ее истории битва. Решающая. И не было для наших солдат земли за великой рекой.
Краткосрочная подготовка в известных зауральцам военных лагерях, хотя не столь и нуждался в ней старый солдат. На вооружении – все та же безотказная трехлинейка, которую взял в руки в далеком 15-ом. И вот он уже красноармеец 494-го артиллерийского полка 33-ей армии. Будучи ездовым, имел в своем распоряжении пару лошадей, сани зимой, повозку летом. Возил на огневые позиции батарей снаряды.
Всякое бывало, так случалось, что накрывали позиции своим огнем артиллеристы противника, штурмовала авиация. А раз одна из лошадей наступила на мину. Коней – наповал, как сам уцелел в передке саней – до конца своих дней не мог понять. Да и в подразделении, куда прибежал после случившегося, не поверили, пока не убедились.
Так, пожалуй, и доехал бы на своих лошадках до вражьего логова солдат Черепанов, каждый день выполняя вроде бы незаметную, но нужную и опасную военную работу, если бы не заболел зимой 44-го. Видимо, годы сказались. Но в госпитале пробыл всего с месяц, и что самое важное, в пределах действий, ставшей уже родной, 33-й армии. И вот новое назначение – в 34-ю инженерно-саперную бригаду.
Определили 50-летнего солдата кем-то вроде вестового ординарца при полковнике-комбриге, ибо еще с тех далеких времен, когда в первую мировую в плену мытарился, довольно сносно научился «шпрехать» по-ихнему. А тогда, в середине 44-го года, штатных квалифицированных переводчиков все еще не хватало. Ситуация на чаше весов военного противостояния складывалась так, что общение с немецкими военнопленными, знакомство с документами штабов противника, стало делом уже если не повседневным, то вполне привычным.
Дошагал Семен Васильевич в рядах 33-й до Берлина. При штурме этого оплота фашизма, армия входила в состав Первого Белорусского фронта. А командовал им выдающийся маршал Г.К. Жуков. Семен Васильевич с гордостью вспоминал, что воевал под командованием легендарного полководца.
Он вспоминал первые дни Победы так: «Тишина. Не стреляют. Не рвутся снаряды. Да и спешить вроде бы, некуда. Навстречу группа женщин – немок. Ну что, - говорю, - не ждали здесь русских? – Нет, - отвечают. – Гитлер говорил, что этого никогда не произойдет. А ты что, наш? К русским перешел? – Да нет, - говорю, - я русский, из Сибири! А язык ваш выучить были причины…».
Через 2 месяца после этого разговора, вышел Семену Васильевичу «дембель». Солдат его возраста отпускали домой в первую очередь. Да и то сказать, по шестому десятку, почти старики. Хорошо встречали тогда солдат-победителей, кому повезло уцелеть, конечно. В «Заготскоте», узнав, что Черепанов томится на станции в Лебяжье, тройку снарядили, и вожжи в руки взял сам управляющий. Так и ехал до Мокроусово старый солдат барином. Ну а дальше – привычная довоенная работа, выход на пенсию… И что за жизнь досталась ему? Ведь то, что выше сказано, это так, поверхность, вершки. Ни слова тут о голоде 21-го года и начала 30-х годов, ни намека о тяжких послевоенных. Ох, и стоек ты, крепок, человек русский!
Записал Валерий Бетехтин.
